Слышу, как позади меня пыхтит Макс, перейдя на бег, чтобы не отстать. Дорога поворачивает в сторону главной улицы, и перед нами открывается площадь. Заросшую грунтовку сменяет булыжное покрытие.

– Вот черт, – говорю я, застывая на месте. Потом начинаю бежать.

Я сразу заметила отсутствие одной из машин – это прямо-таки бросается в глаза. На месте двух стоит лишь одна.

– Эмми! – слышу я крик Роберта. Его голос срывается.

Никто не отвечает.

Когда мы выбегаем на площадь, я замедляю темп и оглядываюсь, все еще надеясь, что они просто перегнали один из фургонов куда-то в сторону.

– Где они, черт побери? – Это Макс у меня за спиной.

Роберт подбегает к оставшемуся автомобилю и рывком открывает дверь. Надежда в моей душе успевает чуть окрепнуть за те доли секунды, пока я еще не вижу, есть ли кто-то внутри. Но там никого нет.

Когда Роберт поворачивается, я вижу, что его вечно спокойное лицо изменилось до неузнаваемости. Оно стало бледным и покрылось красными пятнами.

– Куда они подевались? – спрашивает он меня беспомощно.

Обвожу взглядом пустую площадь. Смотрю на вереск, растущий между булыжниками, белые оштукатуренные стены ратуши, открытую дверь школы. На горячее солнце, чьи лучи блестят, отражаясь от разбитых стекол магазина. На остатки вычурной неоновой вывески с надписью «Аптека».

– Черт, – ругаюсь я и тру лоб. Мне следовало догадаться раньше. – Эмми, скорее всего, повезла Туне в больницу.

Роберт ошарашенно смотрит на меня, но, судя по его лицу, мои слова отчасти успокоили его.

Я стискиваю зубы с такой силой, что ноют скулы, но стараюсь ничем не выдать охватившей меня злости. Нельзя терять контроль над собой – во всяком случае, сейчас.

– Никому ничего не сказав? – уточняет Макс.

– Они, видимо, пытались, – говорит Роберт с уверенным видом. – Но если стены блокировали радиосигнал…

– Мы не знаем, что все было именно так, – возражает Макс. – Я не верю…

– Им просто пришлось поспешить, – перебиваю я его. К злости, все еще властвующей надо мной, примешиваются чувство облегчения и угрызения совести.

Какая трусость. Какая ужасная трусость. Мое мнение об Эмми, конечно, оставляет желать лучшего, но я и представить не могла, что она может поступить столь трусливо. Она же всегда старалась добиваться своего любой ценой. В ее понятии, цель оправдывает средства. Ей хотелось доставить Туне в больницу, а я не соглашалась. Поэтому она позаботилась о том, чтобы я не смогла встать у нее на пути.

Что ж, пожалуй, это и к лучшему. Я ведь действительно беспокоилась, чего тут скрывать; не хотела, чтобы с Туне все зашло так далеко, стало столь опасно. Эмми поступила правильно. В этом я никогда не призналась бы ей, но могу признаться себе. Да, я догадывалась, насколько плохо обстоит дело. И когда сегодня утром увидела Туне в доме Биргитты, ее отсутствующий, остекленевший взгляд, и услышала бессмысленное бормотание… Само собой, у меня машинально возник вопрос, принимает ли она по-прежнему свои таблетки.

Мы сможем справиться без Туне, пытаюсь я убедить себя. Можем снимать и без нее. Мы в состоянии собрать достаточно материала для поддержания проекта на плаву, пока она поправляется. Что страшного в том, что она уедет домой на несколько дней раньше? Ей это не понравится, но ведь так будет лучше. Туне сможет участвовать в съемках, когда они начнутся по-настоящему.

Услышав знакомый звук, я сначала ничего не понимаю. Разворачиваюсь в сторону дороги; краем глаза вижу, что Роберт и Макс делают то же самое.

Это шум мотора.

Когда с другой стороны площади появляется фургон, он выглядит словно нарисованный – контраст с окружающим пейзажем слишком разительный, словно он прибыл из другого времени. Хотя так и есть на самом деле. На водительском сиденье я вижу Эмми; вижу, как она поворачивает на площадь и еще немного сбрасывает скорость. Останавливает, паркуется рядом с другим фургоном и отстегивает ремень безопасности.

– О’кей, – говорит Эмми, выбравшись наружу. – Я сожалею. Я могу все объяснить. Я…

Она смотрит на нас, затем озирается вокруг. Ее взгляд останавливается на втором фургоне и открытой двери его грузового отсека. Эмми снова переводит взгляд на нас, медленно-медленно; наконец он замирает на мне.

– Где Туне? – спрашивает она.

Проходит несколько секунд, прежде чем я обретаю дар речи снова. Макс успевает раньше меня.

– А разве она не с тобой?

Волосы Эмми небрежно уложены в конский хвост, и у нее небольшие влажные пятна под мышками. Она блуждает взглядом между нами, словно ожидая признания, что мы шутим и что Туне сейчас появится из-за наших спин.

– Нет, – говорит Эмми и качает головой, оглядываясь на второй фургон. – Она была… она была здесь, когда…

Я хлопаю глазами, смотрю на Эмми, на ее машину и оглядываю площадь.

– О чем ты говоришь? Разве ты не ездила с ней… в больницу?

Эмми облизывает губы и пялится на нас.

– Нет, я… – Снова оглядывается. – Она осталась здесь, когда я уехала. Это произошло час назад.

Я знаю, что зря надеюсь, но все равно направляюсь к палатке и открываю ее.

Там пусто. Естественно.

Я выпрямляюсь, потом вздрагиваю, внезапно осознав всю реальность происходящего.

– Итак, где ты была, черт побери? – спрашиваю Эмми.

Она не отвечает, делает несколько шагов от своей машины и, повышая голос, словно полностью не полагается на него, говорит:

– Туне? Эй!

От последовавшей за этим тишины звенит в ушах.

– Эмми, – говорю я. Произнести ее имя для меня становится чуть ли не пыткой. – Если ты не отвозила Туне в больницу, то куда в таком случае ездила?

Прежде чем она успевает ответить (если вообще собиралась это делать), Роберт спрашивает ее:

– Как долго тебя не было?

С его голосом что-то не так. И с поведением тоже. Он почему-то опустил взгляд. И явно не выглядит удивленным.

– Что вы делаете? – шепчу я.

– То, что необходимо делать! – взрывается Эмми. Ее взгляд из остекленевшего становится злобным, а рыжий конский хвост в солнечном свете напоминает стоп-сигнал.

– И что же конкретно? – Это уже спрашивает Макс.

Эмми не смотрит на него – ее взгляд направлен на меня.

– Кому-то надо что-то делать, Алис! Ты же не хочешь ничего слушать.

Я только качаю головой и криво усмехаюсь.

– Естественно, – бормочу. – Само собой. Конечно, во всем виновата я. Не так ли?